Хотим мы того или нет, существование жизнеспособного государства в XXI веке становится политической и социальной технологией. Самыми устойчивыми оказываются страны, овладевшие эффективным инструментарием самовоспроизводства, информационной безопасности и ротации элит.
Воспитание элит — главная технология XXI века (часть I)
Государства, не наладившие эффективной преемственности на ключевых постах и не создавшие институтов ротации управленческих кадров, обречены рухнуть под ударами информационного оружия, социальных технологий и политического давления.
Чтобы овладеть этой технологией у себя в стране, нужно не только представлять архитектуру мировых государственных и надгосударственных элит, но и понимать общие законы их существования — как она исторически изменялась от эпохи к эпохе, как налажено воспроизводство в самых успешных западных странах и к чему сводятся основные теории элит.
То, что человеческое общество неоднородно и в нем существуют естественные различия между людьми, знали всегда. Если с индивидуальными талантами все было ясно, то с доступом к властным и материальным ресурсам все оказалось сложнее. Каждый народ формировал свою политическую культуру, отношения межу массами и элитой и базовые принципы реализации власти. Со временем эволюционировал лишь тип доступа в правящую элиту, критерии отбора и ротации управленческой прослойки. Сам же принцип разделения на правящую элиту и массы всегда оставался неизменным, но под элитой всегда понимались избранные («элита» происходит от латинского глагола «elegere» — «избирать». «Элита» означает «избранные», «лучшие»).
С самых древних времен человеческой истории до сегодняшнего дня структура человеческого общества только усложнялась. Усложнялись вместе с ней и властные отношения, мобильность и сменяемость элит.
Изначальная структура индоевропейских обществ была примерно одинаковой — это была кастовая система с делением на служителей культа, воинов и производителей. Каждая каста была практически замкнутой. Крестьяне и ремесленники веками добывали пропитание и платили налоги. Воины обороняли государство, а клир обеспечивал высшую духовную легитимность правящего режима. Никаких возможностей, например, для крестьянина стать князем не было. В кастовом делении было зафиксировано изначальное предназначение людей. Одним — выполнять жреческие функции, другим — служить и проливать кровь, третьим — заниматься приращением материальных благ. С элитой было все тоже предельно ясно — политикой занимались преимущественно воины и клир. У власти всегда была высшая божественная и военная легитимность — помазанник, самый храбрый воин с дружиной и всем своим потомством составляли замкнутую правящую касту, которая могла быть свергнута только враждебной элитой соседнего государства.
Все немного усложнилось с экономической дифференциацией и переходом к сословному обществу, где разделение на общественные группы уже не было таким непроницаемым. Принцип каст заключается в том, что перейти из одной касты в другую невозможно ни при каких обстоятельствах, каста как бы предопределяла бытие человека в течение всей жизни. В ней проявлялся «высший закон», не зависящий от индивидуальных заслуг. В сословном же обществе должен был править самый достойный. Этот принцип в политологии называют еще меритократией (букв. «власть достойных», от лат. meritus «достойный» + др.-греч. κράτος «власть, правление»).
Доступ во властную элиту — аристократию — стал теоретически и практически доступен за счет индивидуальных заслуг. Высший иерарх (царь или жрец) данного общества через определенный обряд, постановление или иную форму волеизъявления может возвести человека низшего сословия в высшее за определенные заслуги. Это называется «аноблированием». В российской истории такой качественный переход наиболее выраженным образом был совершен Петром Великим, когда в доступ в элиту был открыт для наиболее образованных и одаренных детей помещиков, а впоследствии — даже для крестьян. Была введена четкая государственная иерархия, в которой высшие должности должен был занимать достойный не по праву рождения, а по заслугам. Во многом именно новый принцип формирования элит предопределил военный и экономический прорыв Российской Империи, на равных соперничавшей с европейскими монархиями того времени.
Наконец, вновь все кардинально изменилось и усложнилось в период Просвещения и последующую эпоху буржуазных революций Нового времени. На волне республиканских преобразований в разной форме строились эгалитарные институты и теории общества, подчеркивающие равенство и свободу всех его членов. Формируются национальные государства с регламентированным разделением властей и конституцией, парламентами и противоборствующими партиями, правительством и подчиненной ему бюрократией, выборной системой и обязательным сроком полномочий власти.
На место сословного общества пришло демократическое. Казалось бы, полная открытость, сменяемость и транспарентность власти должны вообще упразднить элиту, но даже в самых либеральных и коммунистических государствах XX века политологами фиксировалось четкое деление на элиту и массы. Чем более профессиональной, компетентной и волевой была элитная группа, тем более успешным было государство.
В России этот фазовый переход от сословного к республиканскому обществу был осуществлен революционным путем, в ходе которого был ликвидирован имущественный ценз на доступ в элиту, а сам элитарный принцип хоть и отрицался в теории, но был заменен на партийный. Концепция политической элиты как авангардной партии рабочего класса, всех трудящихся, была разработана Лениным, несмотря на крайне негативное отношение к принципу элитаризма как таковому. Довоенная советская элита складывалась из военных и политических лидеров после гражданской войны, послевоенная — из числа фронтовиков, а позднесоветская — закостенела в виде престарелой партийной номенклатуры. Однако о российской специфике и перспективах мы поговорим в отдельной статье.
В США после завершения гражданской войны Севера и Юга начала формироваться своя система ротации элит в рамках двухпартийной системы с отбором в нее представителей крупного бизнеса. При этом идеологические дебаты, настоящая выборная борьба поддерживали постоянное внутренне напряжение в республиканской и демократической партиях. Дети же претендующих на попадание в элиту политиков и бизнесменов до сих пор учатся в закрытых учебных заведениях, стандарты образования в которых далеки от либеральных.
Теперь обратимся, собственно, к теории элит. Ее основы заложены в трудах итальянских социологов Гаэтано Моска (1858 — 1941 гг.), Вильфредо Парето (1848 — 1923 гг.) и немецкого политолога Роберта Михельса (1876 — 1936 гг.). Само разделение на элиты и массы как самостоятельную объясняющую концепцию ввел один из основателей современной социологии итальянец Вильфредо Парето. Любое общество на любом историческом этапе он предложил рассматривать с точки зрения циркуляции в нем элит. Его теория была направлена против марксизма и, если брать шире, экономического объяснения политических и исторических процессов. Если с точки зрения Маркса основной закон исторического развития сводится к антагонизму противоборствующих классов, то Парето считал устройство общества принципиально неизменным в основных своих характеристиках. Любое общество — демократическое, деспотическое или монархическое — тяготеет, с его точки зрения, скорее к стабильности, чем к внутреннему конфликту. Для поддержания этой стабильности и преемственности общество выделяет из себя наиболее пассионарные, способные и готовые к управлению группы — правящую элиту. Принципиальная пирамидальная структура любого государства остается неизменной: вверху всегда стоят элиты, а внизу — массы. Эгоистичны при этом элиты или альтруистичны, служат народу или накапливают богатства — вопрос с точки зрения теории элит вторичный (представители теории элит были неомакиавеллистами — продолжателями идей Никколо Макиавелли, то есть рассуждали о политических процессах за рамками моральных или этических установок, как о некой политтехнологической данности). Главное, что морфология общества всегда остается неизменной: деление на элиты и массы неизбежно, общества без элиты существовать не может, элиты определяют исторический процесс и представляют массы во внутренней и внешней политике. Политическое неравенство — неотъемлемый атрибут любого общества. Однако если Парето делал упор на замене одного типа элиты другим, то Моска — на постепенном проникновении в элиту лучших представителей масс.
Под элитой, что немаловажно, понимается правящая группа любого общества, в котором присутствуют также контрэлита — такой социальный тип, который хочет и может править, но не имеет доступа к власти. Когда в обществе накапливается критическая масса контрэлиты, которая обладает волей, умом, решимостью, но не может легально пробиться к власти, происходит переворот или революция. Здесь марксисты и либералы видят экономические и политические предпосылки, а сторонники теории элит — социальные: отсутствие социальных лифтов, замкнутость элиты, отсутствие профессиональных и волевых качеств и т.д., что в сумме приводит к революционным изменениям.
Третий социальный тип — это антиэлита. Это такая группа, которая всегда выступает против любой элиты, но сама элитой быть не хочет или не способна. Сюда смело можно отнести представителей криминального мира, анархистов или, в отдельных случаях, творческую интеллигенцию и журналистов, которые зачастую выступает против власти, но реально править и нести за это ответственность не хотят.
Взаимодействие, противоборство и взаимообмен трех этих групп, по Парето, и составляет суть внутриполитических процессов в любом обществе. Контрэлита, если не имеет возможности быть избранной или захватить власть, пытается переманить на свою сторону антиэлиту, чтобы использовать ее в качестве тарана против действующей элиты. Действующие элиты либо допускают разумную ротацию собственных рядов и дозированно допускают к власти контрэлиту, либо расплачиваются за свою нерасторопность революциями и мятежами.
Масса же в этой дихотомии вообще ни на что не претендует, а лишь становится объектом, для которой разыгрывается спектакль. Как только в массе появляется противостоящий действующей элите тип, то он перестает быть массой — и примыкает либо к элите, либо к контрэлите, либо к антиэлите.
Существует при этом два типа ротации элит: эволюционный и революционный. В первом случае потерявшая хватку элита постепенно отправляется на пенсию, а ее место замещает преемствующая ей контрэлита. Если этот баланс разумно поддерживается, то дело никогда не идет к революционному сценарию, при котором правящая элита целиком сметается, а на ее место приходит свежая и амбициозная.
И демократическая, и монархическая, и однопартийная, и двухпартийная, и беспартийная системы оцениваются в этом смысле по одному критерию — эффективности работающего механизма ротации столь же эффективных элит. Демократия в этом смысле выступает не как способ предоставления власти массам, которые ее не требуют и вообще не знают, что с ней делать, а как метод регулярной ротации правящей элиты. Для Запада это всего лишь самый разумный и эффективных для них способ самосохранения системы — не более того.
Революционный способ ротации элит тоже вполне объясним, когда властвующая элита не желает налаживать преемственность. При этом контрэлита может прийти под социальными, политическими или любыми другими лозунгами. Революция может быть оформлена как дворцовый переворот, религиозное восстание или национально-освободительное движение. Это не имеет никакого значения. Принципиально здесь только обновление устаревшей и не способной отвечать на новые вызовы элиты.
Современник и один из основателей теории элит Гаэтано Моска писал по этому поводу буквально следующее: «Во всех обществах, начиная с самых среднеразвитых и кончая современными передовыми и мощными обществами, существуют два класса лиц: класс управляющих и класс управляемых. Первый, всегда более малочисленный, осуществляет все политические функции, монополизирует власть и пользуется присущими ему преимуществами, в то время как второй, более многочисленный, управляется и регулируется первым и поставляет материальные средства для жизнеобеспечения политического организма».
Суть концепции Роберта Михельса состоит в том, что «демократия, чтобы сохранить себя и достичь известной стабильности», вынуждена создавать организацию. А это связано с выделением элиты — активного меньшинства, которому народная масса вверяет свою судьбу ввиду невозможности ее прямого контроля над крупной организацией. Лидеры никогда не уступают свою власть «массам», а только другим, новым лидерам. Необходимость управления организацией требует создания аппарата, для этого власть концентрируется в его руках.
Несмотря на это, во всех республиканских системах, даже претендующих на полное отвержение элитарных принципов, со временем складывалась новая политическая прослойка, обособляющаяся в элитарную группу.
Знания о принципах существования, сменяемости, об общей архитектуре и взаимоотношениях внутри властвующей элиты государства — это знания сродни чертежам атомной бомбы после Второй мировой войны. Кто владеет этими знаниями — может конструировать свою элиту, воспитывать в ней нужные качества, влиять на чужую и не поддаваться на влияние извне — тот владеет жизненно важной технологией, поважнее самых современных «Калибров», «Авангардов» и «Посейдонов» на службе Армии и Флота.
Об истории вопроса и конкретных рецептах культивирования национальной элиты мы поговорим в следующей статье. Изборский клуб экспертов
Элита в России — деятельный патриотизм на службе Родины (часть II)
В предыдущей статье мы провели краткий и необходимый для дальнейшего исследования обзор универсальных закономерностей формирования и развития элитарных правящих групп в обществе. Разобравшись в общих чертах с историей вопроса, терминологическим аппаратом и базовыми понятиями, перейдем наконец к рассмотрению национальной специфики элитообразования, сконцентрировавшись для начала на базовых отличиях, не позволяющих слепо переносить на российскую почву теоретические модели и политтехнологические решения, разработанные на Западе.
Сам исторически сформировавшийся характер российского государства – его территориальная специфика, геополитическое окружение, грандиозный периметр границ и необходимость удержания власти на огромном материковом пространстве – обусловили особое значение политического фактора, которому прежде не уделялось должного внимания. Качество управленческого слоя, принципы формирования, каналы рекрутирования и способы его бережной селекции должны быть в центре внимания общественной и научной дискуссии именно из-за критической зависимости системы в целом от типа правящих элит. Однако признанных специалистов в этой сфере и по сей день можно пересчитать по пальцам. Это Ольга Крыштановская, заявившая о себе известной книгой «Анатомия российской элиты», Михаил Афанасьев и ряд его работ о формировании структуры постсоветских элит. Остальные работы либо явно тяготеют к популярной публицистике, либо сваливаются в узкопрофильный академизм, не представляя общей исторической картины и столь необходимых нам рецептов.
При самом общем взгляде на российскую историю мы увидим, что кардинальные попытки реформ и модернизации всегда представляли собой «революции сверху», а не ответ на выросшие из социальной среды запросы. Это характерно не только для реформ Петра I и Александра II, но и, например, для февральской революции 1917 года, под напором которой пала одна из крупнейших империй мира. Честный анализ событий февраля 1917 г. показывает, сколь незначительным в конечном счете было влияние экономических факторов в этой революции. Ровно как и в позднесоветском обществе, официальная идеология которого декларировала борьбу с элитарным принципом как таковым. В то время как сдача национальных интересов и разделение на республики были инициированы одной группой элит против другой. Уличные волнения лишь оформили запущенные на высшем уровне процессы клановых размежеваний.
Несмотря на всю глубину социальных и политических катаклизмов 90-х, фактор элит в современном российском обществе не только не утратил значения, но продолжает играть ведущую системообразующую роль. Напротив, благодаря современным политтехнологиям и возможности всесторонней манипуляции элитные группы лишь упрочили свое влияние.
В связи с этим изучение элитообразования на нашей почве важно еще и потому, что «у нас государство имело огромное влияние на общественную организацию, тогда как на Западе общественная организация обусловила государственный строй». Об этом почти сто лет тому назад писал известный русский историк и политический деятель Павел Милюков. Не многое, положа руку на сердце, изменилось и сейчас. Политические институты, партии и даже общественные движения органично учреждаются сверху и исправно при этом выполняют свою функцию. Эту черту сложившейся политической культуры России можно было бы смело отнести к недостаткам, если бы ни ряд примечательных факторов.
Во-первых, исторически сложившийся тип управленческой бюрократии показал свою крайнюю эффективность. Один из упомянутых уже основателей теории элит Гаэтано Моска и классик западной социологии Макс Вебер считали лучшими примерами эффективной бюрократической организации Римскую Империю и… Россию (!), которая «несмотря на ряд внутренних противоречий, продемонстрировала высокую степень жизненности и выполнила задачу объединения огромных территорий».
Во-вторых, вообще некорректно критиковать российскую политическую культуру с точки зрения несоответствия западным «идеальным типам». Это все равно, что ругать США за недостаточную централизацию власти и слабо развитый патернализм. Другими словами, объектом обоснованной критики может быть только низкая практическая эффективность российской элиты. В таком случае мы должны выработать свойственные и испытанные в нашей тысячелетней истории рецепты лечения политических заболеваний, а не слепо заимствовать западные образцы.
Перед подробным рассмотрением специфики российских элит и присущих ей качеств важно хотя бы в общих чертах обозначить каналы ее рекрутирования в других странах. Так, в Латинской Америке важным каналом отбора в высшие эшелоны политической иерархии по сей день остается армия. То же самое относится к такой развитой современной стране, как Израиль.
Другим важным источником рекрутирования в странах мира является система образования. Здесь, пожалуй, впереди планеты всей Великобритания и Франция, которые производят набор управленцев высшего звена почти исключительно из среды нескольких национальных университетов. Обучение в Кембридже, Оксфорде и особенно в институте Итона фактически является входным билетом управленческую элиту Британии, как диплом МГИМО – допуском к работе в МИД. Успешное поступление в парижскую Национальную школу администрации является гарантией почти автоматического престижного трудоустройства в аппарате государственного управления Франции.
В США таким каналом отбора в правящую элиту является бизнес, самые успешные представители которого идут в политику либо по республиканской, либо по демократической партийной линии. Существенную роль играет также полученное образование (Стэнфордский, Гарвардский и Йельский университеты даже обросли сравнительно закрытыми студенческими братствами, связи между членами которых сохраняются потом и в политике). Религиозные организации остаются устойчивыми каналами рекрутирования не только в исламских странах, но и в тех же США, где мормоны, пятидесятники, иеговисты, католики и иудеи имеют своих представителей в высших эшелонах власти, армии и банковском секторе.
Резонно встает вопрос о традиционных каналах рекрутирования в России. Они, как и в США, Европе, других странах, являются продолжением многовековой политической культуры. Именно в этом аспекте наши государственные традиции существенно расходятся с условно западными. Чтобы не быть голословными, сошлемся на классическую политическую типологизацию, разработанную Никколо Макиавелли, Максом Вебером и Гаэтано Моска. Макиавелли писал, что все государства «разделяются на те, где государь правит в окружении слуг, которые милостью и соизволением его поставлены на высшие должности и помогают ему управлять государством, и те, где государь правит в окружении баронов, властвующих не милостью государя, но в силу древности рода. Бароны эти имеют наследные государства и подданных, каковые признают над собой их власть и питают к ним естественную привязанность. Там, где государь правит посредством слуг, он обладает большей властью, так как по всей стране подданные знают лишь Одного властелина; если же повинуются его слугам, то лишь как чиновникам и должностным лицам, не питая к ним особой привязанности». Примерно по тому же принципу Вебер разделял политические режимы на бюрократические и сословные. Моска же говорил, что все существовавшие в истории политические организмы можно разделить на две категории, которые можно определить как бюрократический и феодальный. Критический водораздел между Россией и западными странами проходит именно по этому критерию.
Как ни странно, к классическому бюрократическому режиму два последних исследователя относили Россию, а к феодальному – европейские страны. И вот почему. Это отличие России от Европы замечали не только западные исследователи, но и российские: «если в Европе крупные наследственные землевладельцы постепенно обретали политические права в своих владениях, пользуясь слабостью центральной власти, а наместники областей по причине той же слабости верховной власти приобретали земли в управляемых территориях (что знаменовало объединение политических и экономических прав крупных собственников, являющееся основой их независимости от верховной власти), то в России управляемые земли никогда не становились полной собственностью наместников, а крупные вотчинники никогда не обретали наследственных политических прав и привилегий». Об этом писал еще Василий Ключевский в свой Истории России.
В условном феодальном режиме системообразующую роль играют экономические факторы и независимая роль аристократии, а в бюрократических правитель контролирует свое окружение, политику определяют политически зависимые и подотчетные государю служащие (землевладения бояр и императорской элиты не должны вводить в заблуждение. Земля не делала их политически автономными феодалами, а была лишь единственно возможной формой расчета за госслужбу в условиях дефицита ресурсов).
Основной причиной рекрутирования высших политических элит из среды служилого люда стали не благоприятные природно-климатические и географические условия. Большая часть земель в России до сих пор находится в зоне рискованного земледелия, из-за чего практически не оставалось избытков продукции для последующего перераспределения, а скудные остатки нужно было перераспределять с помощью государства для сохранения целостности и обороноспособности огромной страны. Русский историк Иван Солоневич писал по этому поводу: «История России есть история преодоления географии России». Для этого необходима была постоянная мобилизация человеческих и природных ресурсов, для чего была пригодна только полностью подотчетная бюрократия, а не совет независимых экономических субъектов.
В отдельные периоды российской истории на военные расходы тратилось до половины бюджета, а ключевой потребностью для государства и народа становилось выживание. Для народа – в условиях низкой урожайности и грозящего голода, а для государства – защита от степных кочевников или западных «партнеров». Наверстывать отставание от Запада во все века приходилось не за счет эволюционного развития и колонизации туземных народов, а за счет административной мобилизации всех сил государства и внутренней колонизации – освоения окраинных земель.
Служилый тип организации государства, в свою очередь, подстегивал к нематериальной, идеологической мотивации населения и правящей элиты. Обобщенно ее можно назвать патриотической мотивацией, которая в разные времена звучала по-разному: «Москва – третий Рим», «За веру, царя и отечество!», «Православие, самодержавие, народность», «Социалистическое отечество в опасности», «Верность идеалам октября» и так далее. В сердцевине всегда лежала деятельная преданность своему Отечеству. Для крестьянина – на пашне, для дружинника – в боевом строю, для ремесленника – в организации своего дела, а для госслужащего – напрямую в преданности государю. Такая нематериальная мотивация обеспечивала целостность всего огромного государственного организма и функционирование всей политической элиты. Проблемы в нем начинались лишь тогда, когда элита начинала чувствовать и воплощать на деле свою космополитическую оторванность от народных масс.
По обозначенным выше причинам вертикально интегрированное на патриотических началах государство не сформировало сильного гражданского общества – противовеса государственной машине. В Европе, а потом в США гражданское общество сформировалось как конгломерат независимых от государства экономических субъектов, диктующих свою волю высшей власти. В России такая независимость долгое время была непозволительной роскошью. Попросту не было исторической передышки для формирования своего независимого предпринимательского слоя. Только он начинал складываться – тут же наступало какое-то внешнеполитическое бедствие, требующее постановки под штыки и полной мобилизации всего населения.
Относительного паритета с Западом и значительного объема внутренних ресурсов Россия достигла только во второй половине XX века, что закономерно повлекло попытку перестройки всего государственного механизма с мобилизационного на эволюционный (мир на ближайших границах, отсутствие голода и технологический паритет это позволяли). В итоге крах государства, территориальный и хозяйственный распад привели к уникальному для российской истории состоянию полного отказа от государственной идеологии и патриотизма, что в 90-х привело к полной разбалансировке системы.
Высшая власть, достигнув в 80-х пика своего могущества, в лице новой партийной номенклатуры добродушно поверила в отсутствие внешней угрозы, доброжелательность соседей и возможность конвергенции – мирного сосуществования с Западом. Казалось, для мобилизации населения и элиты достаточно только экономических стимулов, а патриотизм можно навсегда списать в утиль истории. Расплата была жестокой и поучительной. 90-е стали синонимом смутного времени, безвластия и упадка. Элита мыслила себя интегрированной в западный мир, а настаивающему на патриотизме населению тут же предъявляли статью Конституции о запрете государственной идеологии.
Оказалось, что без патриотической мотивации даже при всех экономических и правовых стимулах разные группы общества не складываются в единое государство – набирают силу центробежные тенденции, нарастает автономия регионов, олигархических групп (семибанкирщина по аналогии с семибоярщиной) и подчиненных им медийных холдингов. При сравнительной достаточности ресурсов и остатках советской инфраструктуры патриотизм стал тем необходимым звеном, без которого государство, очевидно, не сохранилось бы. Мы пережили 90-е именно благодаря патриотизму рядовых рабочих, врачей, учителей и милиционеров, выполняющих свой долг из преданности своему делу без зарплат и социального обеспечения.
Крупному бизнесу в начале нулевых были предъявлены те же самые критерии общего деятельного патриотизма, что и остальному обществу. Желающие напрямую диктовать свою волю власти (Березовский, Ходорковский, Гусинский и другие) и вести независимую от государства игру (Чичваркин и Полонский) рано или поздно оказывались за пределами политического поля, поскольку выступали против самой природы нашего государства, способного на всех этажах к мгновенной мобилизации.
Переход на эволюционные рельсы с усилением (но не тотальным доминированием) бизнес-групп оказался возможным, но без резких скачков и не в ущерб общей интеграционной идеологии деятельного патриотизма, который только и может сплотить все общество. В элиту на данном этапе должен иметь доступ любой гражданин России исключительно на основе высочайшей квалификации в своей профессии и готовности деятельно послужить на благо Родины – будь он ученый, военнослужащий, бизнесмен, рабочий или госслужащий. Никакого разделения и своей отдельной идеологии у этих групп существовать не может, иначе не будет самого государства.
В современном информационном обществе каждый гражданин должен четко осознавать себя частью большого целого, а патриотизм (не на словах, а на деле) должен стать очевидным видовым отличием лучших, то есть правящей элиты эволюционирующего государства. Воспитание таких ответственных и профессиональных управленцев станет главным вызовом России в XXI веке.
Гринкевич Виктор Григорьевич (р. 1960) — председатель Брянского регионального отделения общероссийской организации малого и среднего предпринимательства «ОПОРА РОССИИ». Постоянный член Изборского клуба.
